Публикации
Архив публикаций
Контрфорс Бонатти
14 Май 2009
Одиночное восхождение Вальтера Бонатти по юго-западному контрфорсу Пти Дрю, 1955 г.
Примерно за три месяца до того, как Герберт Тихи принял свое импульсивное решение идти на вершину Чо Ойю, другой альпинист на другом конце Гималайского хребта познал всю горечь поражения вершина его честолюбивых мечтаний ускользнула от него. Вальтер Бонатти был членом итальянской экспедиции на К2, экспедиции, которая попыталась совершить первое восхождение на вторую по высоте вершину мира. Это была в основном национальная экспедиция, и члены команды были тщательно отобраны из числа лучших альпинистов Италии. Экспедиция проводилась по ярко выраженному принципу единоличного руководства и помощи высотных носильщиков. В возрасте двадцати четырех лет Вальтер Бонатти уже проявил себя одним из ведущих альпинистов Италии, совершившим несколько технически сложных первовосхождении в Альпах. Это был его первый выезд в Гималаи, и он страшно хотел достичь вершины К2.
Начало восхождения было затруднено погодой, однако сильная команда итальянцев медленно, но верно пробивалась к вершине, создавая серию лагерей, связанных между собой навешенными веревками. Бонатти играл ведущую роль на этой стадии экспедиции; он сам чувствовал, что действовал не хуже, если не лучше, любого другого члена команды и, повидимому, обладал тем самым соревновательным духом, который описан Эдом Хиллари, когда он говорит о членах британской экспедиции на Эверест.
Затем все разладилось. Шесть членов экспедиции, включая Бонатти, находились в лагере 7 на высоте 7320 метров и готовились установить два последних лагеря и затем выйти на штурм вершины. Именно в этот момент Бонатти пришлось спуститься вниз после пищевого отравления. В результате этого для штурма вершины были выбраны два других альпиниста Ахилле Компаньони и Лино Лачеделли. Бонатти писал в своей книге “На высоте”:
Когда наступил момент наблюдать, как мои товарищи отправились на штурм вершины, мир, казалось, рухнул вокруг меня. Я был потрясен, меня охватила апатия, я почувствовал себя совершенно бесполезным человеком и проклинал судьбу, которая лишила меня возможности насладиться моментом, которого я так долго ждал, свести счеты с К2…
В то время пока пять моих товарищей уходили все выше и выше по склону, озаряемому лучами солнца, я остался в палатке, став добычей депрессии. Мысли мои были настолько горькими, что в конце концов мне пришлось приложить усилия воли для того, чтобы взять себя в руки. Я решил во что бы то ни стало съесть чтонибудь, несмотря на то, что при одной только мысли о пище начинало тошнить. Только так смог я хоть както восстановить силы и энергию, чтобы снова занять свое место там, наверху. Мне зачастую приходилось закрывать глаза, чтобы проглотить хоть немного пищи и заставлять себя думать при этом о чемто другом. Временами я с трудом подавлял приступы тошноты, но, к счастью, удержал в себе все, что проглотил.
Бонатти оправился от отравления как раз воремя, чтобы оказать восходителям существенную помощь. Как это часто случается в крупных гималайских экспедициях (какой бы сильной ни была команда восходителей), бросок для организации последнего лагеря часто делается на пределе, когда все тщательно разработанные планы начинают рушиться по мере того, как тают силы членов экспедиции. Случившееся на К2 оказало прямое влияние на то, что стало, повидимому, самым больши достижением Бонатти и одним из самых выдающихся восхождений в Европейских Альпах. В нем проявилась не только личность Бонатти, но также и те непомерно большие нагрузки, которые выпадают на долю участников экспедиций, особенно тех, которые проводятся в так называемом осадном стиле, когда часто, даже слишком часто, только двоим членам команды удается достичь вершины. Награда за достижение вершины в смысле личного удовлетворения, материального выигрыша и громкой известности напоминает результат открытого турнира по гольфу, но с той лишь разницей, что его участники должны помогать друг другу, чтобы финальный приз взяла одна пара.
Двое суток спустя, 30 июля, полностью оправившийся Бонатти был уже в самом верхнем (восьмом) лагере на высоте приблизительно 7620 метров вместе с Галотти и двумя восходителями, намеченными для восхождения на вершину. Положение сложилось отчаянное. Накануне Компаньони и Лачеделли пытались установить последний лагерь для ночевки перед штурмом, но изза тяжелых снежных условий не смогли сделать это и отступили. Двое из первоначальной шестерки, которая достигла лагеря 7, были настолько измучены, что спустились вниз. Бонатти и Галотти были вынуждены оставить кислородные аппараты для штурма вершины на полпути между лагерями 7 и 8, а в лагере 8 запасы продовольствия и топлива были на исходе. Оставалось либо совершить окончательный бросок к вершине в ближайшие двое суток, либо признать поражение.
Бонатти оказался в очень затруднительном положении. Он теперь чувствовал, что идет лучше Компаньони или Лачеделли и поэтому имеет больше шансов достичь вершины, однако, прежде чем выйти на штурм, нужно было забрать кислородные баллоны, оставленные ниже накануне; в то же время было необходимо установить штурмовой лагерь. Это означало, что одной двойке нужно было занести еще на 300 метров выше палатки и продукты питания, а другой двойке спуститься вниз за кислородными баллонами и доставить их в тот же день, минуя лагерь 8, в новый девятый лагерь. Бонатти так описывает возникшую дилемму:
В тот вечер Компаньони выглядел явно измотанным. Сомневаясь в том, что он сможет выдержать тяжесть восхождения на вершину, я не один раз испытывал искушение попросить его разрешить мне заменить его, однако я так и не сделал этого. Я посчитал, что такое предложение, исходящее от меня, а не от него самого, будет бестактным. Далее, меня сильно беспокоило, что перед штурмом нам предстоял день очень активной работы, полный непредвиденных событий и дел. Меня раздирали противоречивые чувства: желание заменить Компаньони, угрызения совести, не позволившие мне высказать это вслух, и, наконец, опасения, что вместо меня Компаньони не сможет доставить кислород в лагерь 9.
Итак, Бонатти сам поручил себе спускаться за кислородом, но его ободрили слова, неожиданно высказанные самим Компаньони: “Если завтра будешь в хорошей форме там, в лагере 9, может вполне случиться, что ты заменишь одного из нас”.
Бонатти спустился за кислородными баллонами и встретился там с Абрамом и двумя носильщиками из племени хунза, которые поднялись из лагеря 7. Один из них, Махди, шел особенно хорошо, поэтому он взвалил на себя кислородные баллоны и вместе с Бонатти отправился в долгий путь, чтобы, минуя лагерь 8, соединиться с Компаньони и Лачеделли в лагере 9. Теперь штурм вершины зависел от их способности доставить жизненно важный кислород.
День быстро шел к концу, однако их продвижение было крайне медленным. У обоих силы начали таять, они останавливались теперь после каждого шага, тяжело опускались на снег, чтобы отдышаться, прежде чем с трудом сделать следующий. К половине пятого вечера они были уже высоко над лагерем 8, но следы Компаньони и Лачеделли вели вверх и палатки все еще не было видно. Бонатти криком позвал товарищей и услышал в ответ:
“Мы здесь, идите по следам!” Следы, полузасыпанные только что выпавшим снегом, тянулись по испещренному трещинами участку, через непрочные снежные мостики, в обход снежных гребней, однако палатка так и не показалась. Они закричали снова и услышали все тот же ответ:
“Идите по следам!” Близился вечер, а следы продолжали тянуться вверх, пропадая теперь в темноте. На зов Бонатти не последовало теперь никакого ответа. Он мог бы повернуть назад, сложив баллоны с кислородом в снегу, но это почти наверняка означало бы крушение их планов покорить К2. Бонатти сделал все, что только мог, чтобы подбодрить Махди, которого все сильнее охватывала тревога, приближающаяся к истерике, так как он страшно боялся заночевать в снегу, и продолжал упорно двигаться вперед.
Стало совсем темно. Маломощный ручной фонарик Бонатти вышел из строя, повидимому, изза сильного холода. У них не было бивачного снаряжения, и перспектива ночевки без палатки на высоте 7925 метров была устрашающей. В довершение всего Махди охватила паника он выкрикивал ругательства на своем языке и совершенно утратил контроль над собой. О возвращении или движении вперед в такой темноте не могло быть и речи. В отчаянии Бонатти принялся откапывать площадку, чтобы пересидеть ночь. На мгновение утратив контроль над собой, он выкрикнул в темноту: “Я не хочу умирать! Я не должен умереть! Лино, Ахилле, вы слышите нас? Ради бога, помогите нам!”
Его проклятия падали в морозную безответную тьмуни звука в ответ, ни мерцания фонаря, их обступили только темные силуэты гор на фоне темносинего, почти черного, усыпанного звездами неба, а в ушах слышался только пронзительный свист холодного ветра. Бонатти дал выход своему гневу; Махди скорбно замкнулся в себе, свернувшись калачиком на снегу. Оба они охрипли, из их пересохших глоток теперь вырывался только хриплый шепот.
Затем совершенно неожиданно по другую сторону крутого ледового склона мелькнул луч фонаря, и Лачеделли окликнул их. Его было слышно так отчетливо, что Бонатти не мог понять, почему Лачеделли не услышал их отчаянных призывов о помощи ранее. Однако Лачеделли утверждал потом, что расслышал крики Бонатти с большим трудом. Повидимому, в этом был повинен ветер, который менял направление. В рассказе обоих об этом эпизоде есть несоответствия. И тот, и другой утверждают, что Лачеделли предложил Бонатти сложить кислородные баллоны в снег, однако Бонатти настаивает при этом, что Лачеделли сказал ему двигаться к лагерю, в то время как, по словам Лачеделли, он якобы просил Бонатти спускаться вниз и думал, что тот так и сделал. В общем, не важно, чьи воспоминания более точные Бонатти было ясно, что Махди не сможет ни преодолеть крутой ледовый склон, отделявший их от лагеря, ни спускаться в темноте. Сам Бонатти, без сомнения, смог бы добраться до Лачеделли и Компаньони, но это значило бы бросить Махди на произвол судьбы. Итак, Бонатти решил пересидеть ночь вместе оо своим товарищем, дошедшим чуть ли не до грани помешательства.
Мне довелось провести подобную ночь на высоте 7320 метров вместе с Дугом Скоттоммоим другом, с которым у меня было полное взаимопонимание и доверие. Это было очень тяжело: мне никогда не было так холодно, никогда еще ночь не тянулась так долго. Бонатти находился на 600 метров выше нас в обществе человека, который едва говорил поанглийски и утратил контроль над собой. В довершение всего погода испортилась совершенно, разразившись метелью, завывал ветер, снег забивался в малейшие щелки в одежде. Однако Бонатти все же удалось выстоять и удержать Махди, когда тот попытался броситься вниз по склону в отчаянной попытке спастись от пронзительного ветра и вездесущего снега. Шторм иссяк перед рассветом, и с первыми проблесками зари Махди, шатаясь словно пьяный, отправился по крутому склону вниз. Бонатти оставался на месте до тех пор, пока не показалось солнце, чтобы хоть както согреться в его лучах, прежде чем медленно и осторожно отправиться вслед за Махди. Его руки и ноги окоченели от холода, однако обморожение было лишь поверхностным результат его самообладания и невероятного контроля над телом и духом. Испытания, сквозь которые он прошел, были значительно серьезнее тех, что выпали на долю Тихи, получившего серьезные обморожения всего за какието мгновения безрассудства. Бонатти же сумел выдержать неимоверно тяжелую ночь, уцелев там, где многие наверняка расстались бы с жизнью.
Жертва, которую принес Бонатти, сделала возможным штурм вершины. Когда Компаньони и Лачеделли, изнуренные, обмороженные, но упоенные успехом, вернулись с вершины, участниками экспедиции в альпинистском мире и в прессе это было неизбежно расценено как их достижение. Бонатти не мог избавиться от чувства упущенной возможности: ведь он так. страстно желал личного успеха и вне всякого сомнения нуждался в одобрении и признательности товарищей. Повидимому, большое значение в этом имело его прошлое.
Он был единственным ребенком в семье. Его мать умерла, когда он был совсем маленьким, и его воспитывал отец, фабричный рабочий, который считал, что сын должен научиться быть самостоятельным. По словам близкого друга Бонатти, Карло Маури: “Каждый из них занимался своим делом. Они жили вместе, но у каждого была своя жизнь. Это не была семейная связь, основанная на взаимной любви, дело обстояло так: ты мужчина и я мужчина, так что давай жить без лишних эмоций”.
Конечно, юношеские годы Бонатти были полны лишений, характерных для военного времени, и прошли в промышленном городке Бергамо на севере Италии. Оставив школу, он стал работать на местной фабрике, однако именно горы, которые простирались к северу от города, позволили ему уйти от рутины жизни и реализовать его потенциальные возможности как альпинистафизические данные, силу воображения и стремление к созиданию, потому что в альпинизме есть элемент созиданияпоиск новых путей по склону горы или скальной стене и способов их прохождения. И всегда существует конфликт между стремлением восходителя обеспечить свою безопасность и добиться успеха и потребностью сохранить элементы неопределенности и риска, эти важные составляющие приключения.
В пятидесятые годы в Европейских Альпах буЮгозападный конп!рфорс Пти Дрюцель, которую преследовал Бонатти. Вместе с друзьями он дважды пытался пройти его, прежде чем задумал предпринять в одиночку это возможно самое сложное восхождение в Западных Лльпах.
Бушевали страсти вокруг использования расширяющихся крючьев. Некоторые маршруты в итальянских Доломитах преодолевались путем выдалбливания в скальных стенах отверстий с помощью шлямбуров и забивания в них расширяющихся крючьев. При такой технике у восходителей появилась возможность проходить где угодно, невзирая на природную форму поверхности скалы. Если восходитель обладал достаточным терпением и выносливостью, он мог таким образом преодолеть любую скальную стену. Бонатти никогда не нравился такой подход к альпинизму, он всегда желал сохранить в нем изначальный дух приключения с использованием минимального количества искусственных средств. Он был максималистом, не признавал никаких компромиссов со своими собственными этическими взглядами и требовал того же от других.
По словам Маури:
“Для Бонатти все или черное или белое, нет ничего промежуточного. Вся его жизнь, весь смысл существования это преодоление вызова гор, и не только гор, но и лесов, пустынь, чего угодно. Он постоянно занят поисками трудностей, чтобы преодолевать их. Например, когда я в горах, то постоянно думаю о семье, потому что сохраняю эмоциональную связь с ней, для Бонатти же существуют только горы.”
В 1951 году Бонатти совершил первопрохождение восточной стены Гранд Капуцина со стороны Монблана де Такюль. Это было в то время одним из труднейших скальных восхождений в Альпах, однако сильнее всего его манил югозападный контрфорс Пти Дрю. Он высится над Шамони как центр в строю грандиозных гранитных пиков. Он обладает симметрией высокого кафедрального шпиля, и его окраска и строение меняются словно у хамелеона в течение дня. На рассвете, вырисовываясь силуэтом на фоне неба, освещенного восходящим солнцем, он выглядит застывшим и темным, и все его детали затенены, но затем, по мере того как солнце поднимается все выше и выше и начинает освещать лик контрфорса, обнажается его рельефная структура, скорее подчеркивая, чем скрадывая его бескомпромиссную крутизну, выявляя нависающие карнизы и отсутствие полок на гладкой поверхности скалы. Теперь преобладают серые, жесткие, не радующие глаз тона, а затем после полудня, когда солнечный свет начинает смягчаться, контрфорс становится сочного коричневого цвета, а потом почти красным в лучах заходящего солнца. Вот теперьто он манит к себе понастоящему альпинистамечтателя.
Западная стена Пти Дрю была впервые пройдена в 1952 году французами. В свое время это было выдающимся достижением, однако тогда альпинисты были вынуждены уйти влево от центра стены и уже там лезть к вершине. Огромный бастион в центре стены остался не пройденным, и именно он завладел воображением Бонатти. Он попытался пройти его вместе с Карло Маури в 1953 году, однако им пришлось отступить уже в начале подъема изза плохой погоды. В 1955 году он предпринял еще одну попытку с Маури и двумя друзьями Оджиони и Аяцци. Им снова не повезло с погодой, и снова они были вынуждены отступить.
Второе поражение привело к серьезной душевной депрессии, которая оказалась последней каплей, переполнившей чашу моего разочарования и огорчений, которая и так уже была полна до краев после возвращения с К2. Мой душевный кризис длился уже довольно долго. Можно сказать, что в течение целого года я не верил ни во что и никому. Я стал нервным, раздражительным и нетерпимым к людям, растерял все идеалы, иногда приходил в отчаяние без всякой видимой причины. Я чувствовал, что потерял самого себя и перестал существовать для других. Часто, когда ктонибудь говорил, что К2 доконала меня, рыдания подступали мне к горлу, а что я выстрадал в одиночестветрудно вообразить.
Именно в то время, когда Бонатти пребывал в таком состоянии, у него впервые зародилась идея попытаться пройти в одиночку контрфорс югозападной стены Пти Дрю.
Одиночное восхождение является своего рода крайним выражением в альпинизме, потому что, совершая его, восходитель ставит на карту свою жизнь, полагаясь только на себя. Несмотря на то что разработаны методы самостраховки, альпиИист все равно полностью зависит от себя самого. Так, он может воспользоваться веревкой на очень трудном участке маршрута, но это очень кропотливый и отнимающий массу времени способ, который к тому же в случае срыва вообще обладает сомнительной ценностью. Большую часть времени альпинист передвигается без веревки, и его жизнь в буквальном смысле находится в его собственных руках. Это в свою очередь дает удивительное чувство свободы передвижения и владения собственной судьбойкак раз то, в чем Бонатти тогда остро нуждался.
Однако досих пор всякий раз, когда альпинисты самого высокого класса совершали одиночные восхождения, они поднимались по уже пройденным маршрутам. Бонатти задумал сделать в одиночку восхождение не только по совершенно неизвестному, но, вероятно, и самому сложному технически маршруту из тех, которые когдалибо пытались пройти в Европейских Альпах. Это был поистине дерзкий вызов, и душевная депрессия Бонатти словно кудато улетучилась, когда он ушел с головой в приготовления.
Он скрывал свои планы, чтобы избежать насмешек, доверившись только одному из своих друзей, профессору Черезе. Решив совершить попытку тем же летом, Бонатти вместе с Черезой прибыл 11 августа в “Монтенвер” отель на западном берегу МердеГлас, как раз напротив Дрю.
Погода не шла навстречу, и дождь лил последующие четверо суток. Напряжение ожидания было велико. Я был членом группы альпинистов, совершивших пятое по счету восхождение по контрфорсу югозападной стены Пти Дрю в 1958 году; нас тоже задержала погода в “Монтенвере”, и я хорошо помню, как росло наше нервное напряжение. Однако мы собирались совершить восхождение, которое до нас сделали другие, очень сильной группой из четырех человек. Бонатти же шел один, и перед ним лежала неизвестность.
Наконец 15 августа прояснилось. Бонатти вышел в два часа ночи с грузом продовольствия и снаряжения весом 36 кг. Он пересек по гладкому льду нижнюю часть МердеГлас, затем начал пробираться в темноте по крутой осыпающейся под ногами морене и, наконец, по каменистым поросшим травой склонам, которые вели к подножию самого контрфорса. К восьми утра он уже был у начала кулуара, ведущего к контрфорсу. Это мрачное, страшное местотемный провал между стеной Дрю и изломанными, раскрошенными скалами ФлямдеПьер, отходящими словно петушиный гребень от изящной башни Пти Дрю. Скалы в этом месте носят следы камнепадов. Находиться здесь ранним утром очень опасно, потому что как раз в эти часы отпускает схваченные морозом скалы наверху. Бонатти продвигался очень медленно. Кулуар был забит снегом, а скалы покрыты невидимой корочкой натечного льда. Это одно из самых опасных мест, в которых мне когдалибо приходилось бывать самому: слева высятся гладкие гранитные стены, а со всех сторон рушащиеся скалы. В этом месте чувствуешь себя совершенно беззащитным и начинает казаться, будто каждый камень, который срывается вниз, нацелен прямо на тебя, и нет тебе ни укрытия, ни спасения. Для одиночки, каким был Бонатти с его непомерно тяжелым грузом, это, должно быть, казалось кошмаром. Однако он выдерживал все вот уже семь часов кряду. За это время он преодолел всего 150 метров. Рюкзак то и дело застревал между скал, и всякий раз ему приходилось спускаться вниз, чтобы освобождать его. Однако когда пошел снег, ему пришлось сдаться.
Но временная неудача больше не травмировала его; он понял, что несет слишком много, и поэтому оставил некоторое количество продовольствия и снаряжения по пути вниз. Он также стал думать иначе о кулуаре. Конечно, намного безопаснее было бы подняться на ФлямдеПьер с другой стороны, где склон был не так крут и меньше подвержен камнепадам. Оттуда можно было спуститься по веревке в кулуар на плече, где гребень ФлямдеПьер примыкает к основному массиву Игл Дрю.
Он не терял времени даже на отдых. Утром с небольшой группой друзей он отправился в хижину Шарпуа по другую сторону Дрю. На следующий день с помощью профессора Черезы он намеревался занести все свои припасы на плечо, а затем спуститься “дюльфером” на 245 метров ниже, к подножью контрфорса югозападной стены. На это ушло гораздо больше времени, чем они думали, и к вечеру они были все еще значительно ниже плеча. Они сложили грузы и спустились в хижину, чтобы переночевать последнюю перед восхождением ночь в постели. Эти задержки в сочетании с мыслями о завтрашнем восхождении начали сказываться на нервном состоянии Бонатти. Он писал:
“Я завидовал профессору Черезе, который уже на следующий день сможет выбраться из этого ада, и вообще завидовал всем, кому не надо было подвергать себя таким испытаниям ради самоутверждения. Полный таких мыслей, я готовился возвратиться в хижину, когда увидел беднягу бабочку, которую заманило в это место дневное тепло и которая, совершенно обессилев, упала в снег “сего в нескольких метрах от меня и, умирая, трепетала крыльями. Бедное создание, до чего же не повезло тебеу мереть здесь, в этом жестоком мире, о существовании которого ты даже не подозревала. В последнем трепете ее крыльев мне представилась вся человеческая драма. Кто знает, подумал я, с каким ужасом ее крошечные глаза наблюдают за последними лучами уходящего солнца, за неожиданной метаморфозой красок? Кто знает, какой ужас охватил тебя, несчастное создание, при первых жестоких укусах мороза, при первом страшном предчувствии неумолимой смерти, когда, как и мной, тобой овладели смутные сожаления? Жалкое насекомое, мой брат по несчастью в этом логове смерти, я полон сострадания и сочувствия к тебе. Твоя трагедия и моя тоже. То, что я искал при покорении вершины, похоже на то упоение, которое привело сюда и тебя. Дрю, вершина, которой я собирался бросить вызов, была не чем иным для меня, как тем последним солнечным лучом, который всего несколько минут назад исчез для тебя навсегда. И если завтра я не преодолею самого себя, то разделю с тобой подобный конец.”
Всю ночь его одолевали предчувствия. В этом нет ничего удивительного. Мне никогда не приходилось бывать в таких экстремальных ситуациях, в какой находился Бонатти, однако мне очень хорошо знаком этот конфликт с самим собой, который, я уверен, переживали и другие альпинисты перед выходом на трудное восхождение. Ночью накануне штурма контрфорса югозападной стены Дрю или северной стены Эйгера я тоже прочувствовал эту комбинацию ужаса и предстартового возбуждения. При этом неизбежно возникает вопрос, зачем мы делаем это, взвешиваются шансы остаться в живых, сопровождаемые страшно четкими картинами плохой погоды, падающих камней, изуродованных распростертых человеческих тел. На трудной стене вас ведет вперед эйфория, желание стать полным хозяином своего духа и тела. Но Бонатти влекла вперед не просто радость восхождения, ему требовалось нечто особенное, чрезвычайное в виде этого восхождения в одиночку, чтобы унять, успокоить свою внутреннюю боль.
Он вышел из хижины один, преодолел хаос ледника Шарпуа и стал подниматься по склонам Дрю с юга, подобрав по пути свой тяжелый груз. Оказавшись на перемычке ФлямдеПьер, он помахал оттуда рукой друзьям, которые казались ему крошечными точками у хижины Шарпуа, затем повернул к кулуару.
Открывшийся провал был устрашающим, его нарушали только холодные тени и острые очертания головокружительно высокого контрфорса югозападной стены. В течение получаса, которые я позволил себе для отдыха перед спуском, я, вероятно, пережил самый психологически важный момент всего восхождения. До сих пор каждый шаг, который я делал вверх по склону горы, все еще оставлял для меня возможность вернуться, но по ту сторону ущелья этой возможности уже не было.
Он связал вместе две тридцатишестиметровые веревки, заложил за выступ скалы и, прикрепив свой тяжелый рюкзак к обеим концам веревки, спустил его в пропасть. Затем он спустился по веревке сам. Рюкзак сильно затруднял движения на очень крутом склоне из разрушенных покрытых снегом скал. Это было медленное, действующее на нервы занятие. Рюкзак то и дело застревал, и чем ниже он спускался по кулуару, тем больше становилась опасность угодить под удары падавших камней. Наверное, это была самая гнетущая часть всего во схождения. Насколько было возможно, он исполь зовал выступы скал в качестве точек опоры, одна ко ему пришлось пожертвовать несколькими драгоценными крючьями, которые он забивал, когда под рукой не оказывалось выступов. Неред ко он продвигался не больше девяти метров за один приемнастолько расчлененной была поверхность скал.
Он был уже на полпути вниз и находился в особенно неудобном положении, заклинившись в узком ледовом камине, когда, пытаясь вбить крюк, промахнулся и угодил молотком по кончику безымянного пальца левой руки. Из него хлынула кровь, а изза острой боли Бонатти чуть не потерял сознание. И все же он умудрился забить крюк в трещину, пристегнулся к нему и осмотрел рану. Удар был настолько сильным, что на пальце осталось только полногтя и кусок разорванного мяса первой фаланги. Целый час ушел на то, чтобы остановить кровотечение, а затем он продолжил спуск по кулуару. Было уже далеко за полдень, а он не достиг еще начала подъема по стене, и все восхождение казалось ему обреченным на неудачу. Однако худшее было впереди. Примерно в семь часов вечера он добрался до заснеженного участка у основания контрфорса югозападной стены, потянул за конец веревки, чтобы выбрать ее, но она настолько промокла, что никак не продергивалась. Это кошмар всех восходителей, потому что в таких случаях единственный способ высвободить веревкуэто движение по ней назад при постоянном риске, что она вдруг освободится и ты улетишь вместе с ней по склону вниз. Бонатти решил отложить это дело до утра и принялся разбивать свой первый бивуак на стене. Полки там не былопросто гладкий крутой лед. Он оставил свой ледоруб на перемычке, поэтому ему было нечем вырубить во льду полку, чтобы хотя бы присесть. Он вымок до нитки, а открыв рюкзак обнаружил, что из пробитой крюком фляги вылилось все топливо, испортившее большую часть продуктов. Все, что у него осталось, это две пачки галет, тюбик сгущенного молока, четыре небольших сыра, баночка тунца, баночка печеночного паштета, небольшая фляжка коньяка и две банки пива. Однако самым серьезным было то, что пропало все топливо и теперь он не мог уже растапливать снег или лед для питья во время подъема.
В ту ночь едва ли могла идти речь о какомто сне или хотя бы отдыхе. Бонатти промок, дрожал от холода и чувствовал себя крайне неуютно; его положение было опасным, но что хуже всего, ему начало казаться, что все шло к очередному фиаско. Ночь тянулась бесконечно долго, но наконец забрезжил рассвет, суливший прекрасный день; за ночь веревка подсохла, и Бонатти сумел ее выбрать. В некотором роде это был еще один случай, чтобы принять окончательное решение. Он мог бы выйти из игры, продолжив спуск по кулуару. В конце концов он уже делал это дважды во время предыдущих отступлений. Однако подобная мысль даже не пришла ему в голову.
Скалы контрфорса были свободны от снега, и он выглядел теперь чистым и еще более манящим. Бонатти оставил позади все страхи и сомнения прошедшей ночи и начал подъем. Это был медленный, трудный процесс. Скалы были бескомпромиссно крутыми и гладкими, испещренными лишь узкими трещинами единственным, что позволяло лезть вверх. Бонатти пользовался методом самостраховки, привязав один конец веревки к рюкзаку, а другой к себе. Он навешивал веревку и рюкзак на крюк, затем поднимался на небольшое расстояние сам, пропуская веревку через промежуточные крючья, которые использовал в качестве точек опоры и для страховки. Пройдя участок. он пристегивал веревку к самому верхнему крюку, спускался по ней к нижнему, выбивал его и все промежуточные крючья, а затем подтягивал вверх рюкзак. Это было самым трудным, потому что рюкзак то и дело застревал. Ему приходилось спускаться вниз, чтобы освобождать его, подниматься, подтягивать рюкзак, пока он снова не застрянет, и повторять все сначала. В результате к тому времени, когда Бонатти вылез на вершину, он фактически трижды прошел контрфорс югозападной стены.
Сравнивая предприятие Бонатти с плаванием яхтсмена одиночки, можно отметить, что первый пробыл в одиночестве всего шесть суток, в то время как Робин НоксДжонстон во время кругосветного плавания 313 дней. С другой стороны, степень опасности у Бонатти была намного выше. Малейшая ошибка, допущенная в любой момент за эти шестеро суток, могла повлечь за собой долгое, ужасающее падение. Жизнь альпиниста зависит от крепости его пальцев и, что страшнее всего, от надежности небольшого клина, загнанного в расщелину; всякий раз, когда веревка неожиданно подается рывком хотя бы на несколько сантиметров, это может означать, что ваша точка опоры не выдержала и вы начали свой последний полет в бездну. Каждый раз, когда такое случается, кажется, будто сердце выпрыгнет из груди, а в организме усиленно выделяется адреналин.
Примерно в двух третях подъема по югозападному контрфорсу путь преграждает огромный нависающий карниз. Бонатти достиг его на исходе третьих суток. В ту ночь он видел огни Шамони, раскинувшегося далеко внизу, слышал обращенные к нему крики своих друзей из Монтенвера, которые были в 900 метрах ниже, однако сама близость людей и комфорта лишь усиливала обособленность отвесной скальной стены. К этому времени его руки распухли и были все в ссадинах от постоянного подтягивания рюкзака и цепляния за грубый гранит. В поврежденном пальце была зловещая стреляющая боль. Бонатти страдал от обезвоживания организма, мускулы сводило судорогой. После забивки крюка и работы молотком ему приходилось чуть ли не зубами расправлять сведенные пальцы.
Карниз нависал над ним целой серией огромных, выглядевших ненадежно козырьков. Сама идея борьбы с ними казалась самоубийственной. Он мог живо представить себе последствия отрыва одного из этих гигантских козырьков как он сам, вцепившись в него, полетит в темноту кулуара, из которого выбрался с таким трудом.
Слева от него по гладкой выпуклой стене тянулась трещина, исчезавшая из виду за выпуклостью скалы. По крайней мере трещина проходила в твердой скальной породе, и Бонатти выбрал этот маршрут. Он стал подниматься по трещине, забивая крючья, крохотная фигурка, затерянная на пустынном лике гигантской стены. Трещина перешла на слегка нависающую стену и наконец стала слишком широкой для крючьев, но слишком узкой для клиньев. Мимо прожужжал небольшой самолет, затем, плавно развернувшись, снова пролетел сначала над ним, а потом ниже, повидимому, пытаясь отыскать его на необъятной поверхности контрфорса. Присутствие самолета только подчеркнуло одиночество Бонатти.
Трудно сказать, увидели они меня или нет, подумал я. Мной овладело странное чувство, будтосамолет был живой частицей меня самого и теперь, покидая, словно разрывал меня на части. Я понял, что предпочел бы полное одиночество. Все, что бы ни происходило вокруг меня за это короткое время, казалось чьимто последним усилием связать меня с той жизнью, которая, казалось, утратила теперь для меня всякий смысл. Самолет приближался всякий раз неожиданно, подобно дуновению ветра, а затем исчез вдали навсегда, оставив меня в одиночестве здесь, на высоте, словно вычеркнув из жизни, как некий мертвый предмет.
Он был предоставлен самому себе на огромной стене, подвешенный на своем верхнем крюке. Мысль об отступлении к основанию отвеса была невыносимой. В отчаянии Бонатти осмотрелся вокруг и заметил длинную тонкую трещину, вьющуюся по стене справа. Если бы он только мог дотянуться до нее! Однако поверхность скалы между ним и трещиной была отвесной и гладкой. И все же если бы он раскачался маятником на конце веревки, то смог бы преодолеть и это препятствие. Бонатти пропустил двойную веревку через верхний крюк, спустился вниз, выбив по дороге все остальные крючья, и добрался до своего рюкзака. Затем он начал раскачиваться маятником взад и вперед вдоль гладкой гранитной стены, с каждым разом увеличивая амплитуду до тех пор, пока не приблизился к трещине. Однако его заботам еще не было видно конца: когда Бонатти попытался высвободить веревку, она застряла. Ему пришлось возвращаться по веревке, пока не удалось ее выдернуть, а затем прокладывать путь назад. Бонатти был почти у цели; всего только двенадцать метров отделяли его от трещины, однако они казались непреодолимыми. Между ним и этой трещиной пролегала впадина с ровной поверхностью. Он не мог подняться выше, чтобы найти точку опоры для другого маятника, у него не было способа и вернуться туда, откуда он пришел, потому что он уже выдернул веревку позади себя. Он не мог также спуститься вниз, потому что это закончилось бы тем, что он беспомощно завис над пропастью. Находясь в полном одиночестве после пятидневной борьбы при недостаточном количестве еды и питья, Бонатти находился на грани паники, однако ему снова удалось взять себя в руки. Он увидел у основания трещины, до которой пытался добраться, небольшой скальный выступ наподобие человеческой кисти с пятью растопыренными пальцами. Это была его последняя надежда. Если бы только он сумел набросить на эти “пальцы” веревку с затягивающейся на конце петлей, а затем снова применить маятник! Он соорудил нечто вроде индейского болас, завязав на конце веревки серию петель и прикрепив туда весь свой запас специальных крючков для лесенки “фиффи” и металлических карабинов, надеясь, что этот веревочный осьминог, наброшенный на выступ, зацепится достаточно прочно, чтобы выдержать его вес. Бонатти сделал двенадцать бросков, прежде чем “болас”, повидимому, надежно зацепился за скальный выступ.
Для проверки он потянул за веревку, и она соскользнула с зацепов. Он снова бросал веревку, и она снова соскальзывала, как только ее нагружали. Наконец она, повидимому, прочно зацепилась, хотя он не мог дернуть ее со всей силой, потому что стоял в неудобном положении. Надежность страховки можно было проверить только тогда, когда он сам нагрузил бы веревку весом своего тела при движении маятником. Для того чтобы хоть скольконибудь подстраховать себя, он продел один конец веревки через крюк, на котором был закреплен сам. Это была мера отчаяния, так как, если бы веревка соскользнула, он пролетел бы вниз метров двадцать, прежде чем крюк принял бы на себя его вес, и при рывке почти неизбежно оказался бы вырванным из скалы.
Последние секунды мучительной нерешительности, последняя молитва, а затем, когда меня пробрала неудержимая дрожь и не дожидаясь, пока ослабнут мои силы, я на секунду закрыл глаза, задержал дыхание и скользнул в бездну, вцепившись обеими руками в веревку. В одно мгновение мне по’ казалось, что я лечу вниз вместе с веревкой, но затем падение словно замедлилось, и через секундудругую я почувствовал, что прошел мертвую точку,крепление выдержало.
Ему еще предстояло подняться вверх по веревке, осторожно подтягиваясь на руках, чтобы не расшатать опору сомнительной прочности, державшую его наверху. Критический момент наступил, когда он добрался до этих торчащих скальных“пальцев”: шаря руками в поисках точки опоры, он мог сдернуть с них веревку и тогда полетел бы в пропасть. Его мускулы ныли, руки ослабели. Наконец он мягко ухватился за выступ, осторожно нагрузил и перенес на него вес своего тела опора выдержала его!
Маршрут оставался крутым и трудным, трещина следовала за трещиной. Снова приходилось спускаться по веревке и преодолевать критические ситуации. Кисти рук болели все сильнее и сильнее, на скальных зацепках оставались пятна его крови, однако ничего страшнее того маятника не было. К концу дня он сумел лишь немного подняться над огромным карнизом, который вынудил его сделать такое отчаянное отклонение от маршрута, однако той ночьюшестой по счетуон впервые ощутил, что близок к успеху. Теперь, находясь высоко над гребнем ФлямдеПьер, он мог взглянуть сверху на ледник Шарпуа, увидеть хижину. До него доносились далекие крики людей, он видел двигающиеся огоньки. Он поджег кусок бумаги, чтобы показать где находится.
На следующее утро он приступил к завершающей стадии восхождения. Несмотря на то что угол наклона в целом несколько уменьшился, то и дело попадались крутые и сложные участки. В довершение всего его руки стали почти бесполезными они распухли, местами гноились и сильно болели. Он слышал голоса своих товарищей, которые поднимались по первоначальному маршруту с другой стороны. Их присутствие ободрило Бонатти, и все же он попрежнему оставался один. В том изможденном состоянии, в котором он находился, достаточно было одной ошибки, чтобы погибнуть.
Бонатти упорно лез целый день; неподалеку от вершины от стены над ним отвалился солидный “чемодан”. Он чуть было не улетел с ним, однако сумел удержаться, заклинив руки в трещине, когда камень загремел вниз, слегка задев его ногу, которая тут же онемела. Но он едва обратил на это вниманиеуспех был совсем близок, и наконец в 4.37 Вальтер Бонатти вылез на вершину Пти Дрю. Никого больше на ней не было. Вершина принадлежала только ему. Бонатти изгналтаки из себя злых духов К2 и мог теперь насладиться своим необыкновенным достижением.
Неизбежно любой, кто доводит приключение до таких крайностей, кто не идет на компромисс, обычно становится мишенью для критики со стороны ревнивых коллег. Бонатти всегда было очень трудно переносить такого рода критику. Именно это и принудило его заявить после экстраординарного одиночного прохождения нового маршрута “в лоб” по северной стене Маттерхорна в середине зимы 1965 года о том, что он не будет больше делать серьезных восхождений.
Он продолжает ходить на восхождения, но только с небольшим числом своих близких друзей. Во многих отношениях это печальный и одинокий человек: погоня за крайностью (в риске и физическом напряжении) в приключениях приносит лишь недолгое утешение.
- Редактор:
- Дмитрий Волков
- Источник:
- <a href="http://climb.com.ua/" target="blank">climb.com.ua</a>
