Публикации
Архив публикаций
Владимир Каратаев - альпинист без рук!
13 Октябрь 2010
Пример удивительного мужества и человеческой мощи – жизнь альпиниста Владимира Каратаева, потерявшего во время восхождения на Лхоцзе все пальцы на руках и ногах, но оставшегося в спорте и жизни.
Восхождение на гималайскую вершину Лхоцзе (четвертый по высоте восьмитысячник мира, 8516 м) советские альпинисты совершили осенью 1990 года. Тогда вершины достигли двое – Владимир Каратаев и Сергей Бершов. На спуске Владимир получил сильнейшие обморожения конечностей. Ему ампутировали ВСЕ пальцы на ногах и ВСЕ пальцы на руках. Несколько лет он жил в клиниках Москвы и Харькова. Ему дали орден Ленина, первую группу инвалидности, пенсию и квартиру. Дальше был вариант забыть все, что с тобой было в прошлой, сверкающей снегами жизни, запить и показывать орден собутыльникам в пивнушках…
Перенесший несколько смертей, ставший перед выбором жить или существовать, он преодолел все боли, соблазны, комплексы, проблемы обретенного увечья и остался тем, кем был. Сейчас этот человек продолжает ходить в горы, работает заместителем директора детско-спортивной горнолыжной школы родного Дивногорска, увлечен новым хобби – фотографией. Уже после всех больниц начал летать на параплане. На такие полеты – с Хан-Тенгри, ночные полеты над Енисеем – решится далеко не каждый мастеровитый, полный сил и здравия спортсмен. Все это Владимир делает без всяких пиар-компаний, привлечения прессы и телевидения – просто для себя. Для дальнейшего самопознания в свои пятьдесят с лишним лет.
СПРАВКА:
Владимир Каратаев родился в 1955 г. на Украине. С юности занимался горными лыжами и скалолазанием. Значок “Альпинист СССР” получил в 1975 году в альплагере “Ала-Арча”.
Параллельно занимался подводной спелеологией, лыжной акробатикой. Инструктор альпинизма (1984), чемпион СССР (1985), ЗМС, МСМК (1987). Награжден медалью “За трудовые заслуги” и орденом Ленина. Вошел в десятку лучших спортсменов Советского Союза (1990). Участник траверса Канченджанги (1989), первопрохождения Южной стены Лхоцзе (1990), восхождения на Ама-Даблам (1997).
После Лхоцзе врачи диагностировали общее истощение организма, пневмонию, мокрую гангрену на ногах и сухую – на руках. В течение пяти лет перенес ряд тяжелейших операций, но нашел в себе силы вернуться в горы. В настоящее время увлекается полетами на параплане. Совершал полеты в горах Кавказа, Памира, Тянь-Шаня, в швейцарских и итальянских Альпах.
– Было ли на стене Лхоцзе что-то необычным, страшным, непонятным, непривычным?
– Да нет, ничего такого не было Просто до этого мы ходили в горах разные маршруты, стены, и у каждой была какая-то специфика, изюминка. Тут лед необычный, там – скалы с сюрпризами или снег сложный. А на Лхоцзе было все. Все, что ты за свою жизнь проходил, набирался опыта, и вот тебе, пожалуйста, и это, и это, и вот это, и вот то. И лазание там уже, считай, почти по вертикальной стене, на высоте выше 7000 метров.
Наверху стало еще труднее. Еще опаснее. Был, например, такой снежный ледовый “нож”, как бы ребрышко, и на подходе к нему – снежная доска метров 500 по высоте и с километр шириной. Представляете?! И вот по ней нужно было вешать веревки, ходить туда-сюда.
Выше уже скалы, на них не лед и не снег, а фирн какой-то. Скалы залеплены этим фирном, и, естественно, нужно его отковыривать, чтобы проходить, надежно крепить перила.
Мы прошли этот маршрут на Лхоцзе потому, что на тот момент были самой сильной командой в мире. Ну, нигде же такого не было, чтобы делать забеги на пик Коммунизма на время! Ну, какой буржуй побежит? И отбирали не только по технической и физической подготовке, а еще смотрели, мозги есть или нет. Ведь на тот же пик Коммунизма можно прибежать первым и упасть замертво, если ни о чем больше не думать. Но по Южной стене Лхоцзе не сбегаешь.
– У тебя был вообще шанс избежать обморожений?
– Думаю, что обмораживаться начал уже на подъеме. Кислорода у нас было мало, хватило на несколько часов. Сереге я дал более полный баллон, себе взял остатки. Ну и когда начал мерзнуть, организм сам стал саморегулироваться – равномерно отключил периферию, и я потихоньку, не замечая, поморозился.
Когда спустились в пещерку, было состояние эйфории. Снимаю перчатки – а они к пальцам примерзли. Снимаю ботинки – внутренние тоже к пальцам примерзли.
Может, нужно было сразу спускаться… Но мы так устали – сутки ведь ходили. Чаю выпили. Думаем, немножко покемарим, отдохнем чуть и вниз… Проснулись – а уже вечер. Куда ж идти? И еще ночь на 8350. И потом сидим – я чувствую себя прекрасно. Ничего не болит, дышится свободно, легко… Давай собираться. Копаюсь в рюкзаке, вдруг ноготь – щелк. Как семечка. Отлетел в сторону. А я ничего не чувствую. Только удивился. Тут Серега понял, что дело плохо, начал каждый палец бинтовать. Пока сидели – ничего, а из пещеры вылез и понял, что вестибулярного аппарата нет. Отключился. Пару шагов сделаю, маленький порыв ветра, и я – брык – на снегу…
Дойти в этом состоянии я вряд ли бы смог. Даже с помощью Сереги. Пока мы ходили на вершину, рация замерзла, связи нет, нас снизу не видно. Зима, 16-е же октября. Температура к ночи падает до минус 50. Ветра ураганные. Мы восьмые сутки на восьми тысячах без кислорода. Вниз идти – три километра. А внизу – практически все больные.
И вот Сергей меня спускает, помогает на перестежках, и тут – Миша Туркевич и Гена Копейка. Мужики бы меня вниз не донесли. Поэтому я дал себе установку: идешь – значит, живой; упал – умер. Гена принес мне кислород. Я уже “доходил”. На 8200 ветер дунул, и я, как столбик, бац! вниз головой. Мы спускались почти трое суток.
В базовом лагере меня под капельницу. Началась гангрена – сухая на руках, мокрая на ногах. А то, мог ли избежать обморожений. В двух словах не ответишь. Тут сложный механизм. Я всю жизнь занимался выживанием в экстремальных условиях. С детства на горных лыжах катался, на Столбы ходил, потом акробатикой начал заниматься горнолыжной, трамплины строил Еще у нас в районе за Зеленогорском речка Бирюса, и там очень много пещер. Наши спелеологи считались одними из лучших в СССР. И была секция спелеологов-подводников. Вот я там занимался у меня 15 лет подводного стажа. Закончил школу водолазов, совершил массу глубоководных погружений в пещеры. И уже в процессе занятия альпинизмом продолжал участвовать в спелеоподводных экспедициях. Даже таблицу декомпрессии в свое время выучил наизусть. И в плане подготовки я себя готовил по такой установке: со мною ничего не случится, и я буду заботиться о напарнике.
Я себя довел до такого уровня, что чем ситуация опасней, критичней, тем у меня уровень спокойствия выше. При этом я даже спиной начинаю ощущать пространство и контролировать ситуацию. Это годами вырабатывалось. И вот я себя всегда готовил так, чтобы в любой момент напарнику помочь. Ну, и про обморожения не думал даже. Я вообще без кислорода до вершины мог спокойно дойти.
Когда начал заниматься альпинизмом, на высоту особо не стремился; мне нравилось по стенам ходить технические маршруты. И когда на высоту попал, так и не понял, где там плохо становится. Мне все рассказывали, как дышать надо, чтоб не потеть, а я взошел на семитысячник, и все. Ни головной боли, ничего.
– А какая высота была первой?
– Пик Ленина. Можно, например, готовиться на уровне моря, бегать марафоны, и твоя функционалка будет нормальной. Это от уровня моря, от ноля, от уровня столба воздушного, который на тебя давит. И если ты идешь на 6-8 километров, давление радикально изменяется. А мои тренировки “вода-высота” функциональные возможности моего организма расширяли фантастически.
Вот я на Байкале по весне погрузился на 60 метров, 7 атмосфер, прекрасно себя чувствовал, ступенчатый выход был… И где-то через месяц после этого взошел на Ленина. Представляете: от 7 атмосфер до 7000 метров?! Сумасшедшая вилка, в которой у меня работал и перестраивался организм. И так я тренировался: всю зиму погружаешься где-то на 4 атмосферы, а потом в горы. Поэтому на 8350 я себя совершенно спокойно чувствовал и ни о каких обморожениях не думал. Я думал, что буду делать, если с напарником что случись.
Когда меня в Склифосовского привезли, дело было очень плохо. И если бы не Владимир Леонович Леменев он мне вторым отцом стал Он в свои заботливые руки меня взял и ухаживал. Только благодаря ему Он сразу сказал: “Я его на стол не положу, он у меня на столе умрет, его надо в чувство приводить”. Готовил к операции первые полтора месяца. У меня же пневмония, заражение крови Из Питера привезли специальное оборудование по очистке крови, подключили. Ну, как раз боли-то и начались. Наркотики через четыре часа кололи. А у меня через два часа уже все… Хоть головой об стену бейся.
Потом пошли ампутации – на руках, на ногах. Я после операций несколько месяцев видел белый свет из какого-то темного колодца. Несколько месяцев лежал только на спине перевернуться не мог. Потом немного в себя пришел. Посмотрел в сторону: оказалось, рядом Витя Пастух лежит. Ну, мне спокойно так стало.
– Ты говоришь, два года провел в больнице?..
– Это два года в Склифосовского, а в общей сложности пять лет. Первый год я отлежал, и Леменев говорит: “Хватит тебе здесь”. И домой на несколько месяцев отпустил. Потом обратно. Еще три года в Москве в академии имени Сеченова лежал, в отделении микрохирургии у профессора Миланова. Леменев и Миланов они друзья, профессионалы высочайшего класса. Вот я не представляю, если бы сейчас это случилось. Вряд ли бы так помогли ведь на такие операции деньги нужны сумасшедшие.
И вот, представляете, сколько стоит операция, если тебя оперируют 8 часов подряд две бригады хирургов полностью операционный день? А у меня операций было штук восемь, представляете? И потом по трое суток в реанимации, не приходя в сознание Эти ребята, которые кандидатские защищали, докторские, они сидели там возле меня, смотрели, чтобы не помер ненароком. Мне перешивали артерии с рук на ноги. У меня же здесь лучевой артерии нет только одна локтевая осталась; они мне ее вот сюда перенесли. На голень, да У меня же здесь пятка отморожена Ой, да это долго рассказывать! Это фильм ужасов. Короче, стал я инвалидом первой группы, и мне конкретно сказали, что мне жить-то немного осталось.
В Красноярске каждые два года нужно было проходить переосвидетельствование. Первое, второе, третье переосвидетельствование и комиссия мне пожизненно дает первую группу. А если вы не знаете, когда пожизненно дают первую группу, это конец; это человеку осталось жить совсем немного. Ну, такая у них практика, что ли Представляете, как это психологически действует, когда тебе дают вольно-невольно понять, что ты списан?..
– А как тебе пальцы сделали?
– Это уже в Харькове, в клинике Илизарова Сделали надрезы по суставам и вытягивали. Так то пальцы были практически “под корень” обрезаны… Очень помогли Витя Пастух и Сергей Бершов, у которых я жил после операций.
Можете себе так представить, что у тебя дома целый год живет посторонний человек? Я в Харькове полгода прожил, пока левую руку делали; потом домой уехал, пока заживало; потом еще на полгода приехал правую делать. А тут лето, сборы. Народ в горы поехал. Серега говорит: “А поедешь ко мне начспасом на сбор. Чего тут ошиваться?”
Представляешь – картина маслом? Альплагерь “Эльбрус”. Комнатка КСП. А там – отмороженный начспас. С аппаратом Илизарова. Ну, я 20 дней честно всех выпускал. Потом обратно в Харьков: врач посмотрел, снимки сделал, расписал, что как делать на аппарате. Тут команда вся уехала на Памир, остался я в Харькове один. Жил опять у Вити Пастуха. Квартира из трех комнат слонялся, слонялся, потом звоню в “Эльбрус”: можно к вам приехать? Они говорят: “Давай! А то у нас начспаса нет “ Приезжаю. Участники приходят выпускаться, а тут им я сижу, начспас весь перемотанный, штыри торчат, отмороженный весь, реклама занятий альпинизмом. Это вообще!
В лагере мы очень сблизились с Сашей Ковалем. Он меня прекрасно понимал все мои проблемы адаптации, депрессии (в 1987 г. при восхождении на Памире в районе пика Коммунизма лавиной была сорвана и погибла вся команда. Остался один Коваль, который в одиночку спустился со сложного маршрута и вышел к лагерям на поляну Москвина. – Прим. С.Ш.). И когда в очередной раз уезжал, пришел и принес параплан. “На, говорит. Лечись. Будет теперь, чем заняться тебе”. И я потом начал учиться и научился.
– Когда ты сделал свой первый полет?
– Я даже не помню. Стал этот параплан везде с собой брать. Очень серьезно к этому подходил. Всегда тщательно настраивался и готовился к полету.
У меня возникла идея такая – совершить восхождение и на параплане спуститься. Стал тренироваться. И в 2000-м меня Ринат Хайбуллин приглашает на фестиваль “Хан-Тенгри”. Мне в Спорткомитете пообещали сначала деньгами помочь, потом сказали, что не получилось. Фестиваль уже начался, я дома грущу. Позвонил Ринату: извини, говорю, не могу приехать. Он: “Ты обалдел, что ли?! Я уже всем рассказал, что ты будешь!” В общем, я все-таки поехал, хоть и на неделю опоздал. И с плеча Хана прыгнул. Нормально прыгнул. Но оказалось, это не самый сложный был прыжок.
Я потом дома летал – и в грозу, и на Столбах, и ночью через Енисей чуть не утоп. Не видно же ничего, только огни города и набережной. И меня снесло еще – очень тяжело все было рассчитать. Плюхнулся у берега, купол тут же намок, начал на дно тянуть едва выбрался.
– А сейчас ты преподавателем работаешь?
– Я заместитель директора. У нас в Дивногорске есть Детско-юношеская спортивная школа олимпийского резерва по горным лыжам: уже 10 лет я там работаю Все-таки отношение ко мне всегда было нормальным и среди руководителей предприятия, и в администрации. Когда ни финансирования, ничего не было, я постоянно делал что-то, строил что-то, ремонтировал что-то Школу хотели отделить от комитета и передать на баланс нашего маленького города Ну, школа бы перестала существовать, сильнейшая школа. Так тогда по всей России было все закрывали… Но эту школу удалось сохранить, отстоять… Период спада пережили сейчас уже подъем. Сейчас мы членов олимпийской сборной России по сноуборду готовим.
– Ты какому-нибудь молодому товарищу, перед которым тоже стояла бы такая сложная высокая задача, которая могла бы закончиться всяческими неприятностями, что бы посоветовал? Что на чаше весов все-таки весомее – некая победа или вот такие тяжелые последствия?
– Трудно ответить. Тут можно и лицемерить, и пафоса нагнать Это же философский вопрос, на него однозначных ответов и не может существовать. У каждого человека есть свои амбиции. Есть достижения, и есть их цена. Например, Высоцкий жил на разрыв, но и сколько достиг, хотя ушел рано. А если мы будем просто стремиться, чтобы прожить как можно дольше, до ста лет, чего бы это не стоило; беречься от простуды, от того, другого. И, наверное, дотянешь до ста. А что ты видел-то? Чего ты достиг? Ради чего ты все это делал?
Или ты занимаешься чем-то, достигаешь каких-то высот, и дальше открываются новые горизонты.
Вот меня жизнь так поковеркала, побила, и потом я в этой жизни очень долго не мог себя найти. Квартира была, пенсия была, сиди смотри телевизор, радуйся. От нечего делать стал пить. Был такой период в жизни. Но в какой-то момент я понял: все я свое все выпил. Точка.
Я тогда цель поставил. Определил для себя, что буду работать ради маленьких ребятишек. Что должен сделать для них школу, нормальные условия, процесс.
Что еще? Итогом всех медицинских чудес стало: ровно через 7 лет после восхождения на Лхоцзе ребята делали восхождение на Ама-Даблам… Второе место заняли на чемпионате России. И Коля Захаров меня пригласил в экспедицию. Я поехал. Все было по-честному: также работал, как все, они мне не помогали. По-мужски пошел, значит, должен идти. И я дошел до вершины. Представляете, что я ощутил?!
Я вернулся в Гималаи. Вернулся ровно через 7 лет, и ровно через 7 лет я прошел той же тропой, через Похкару, через монастырь. И вот она Ама-Даблам, вот она – Лхоцзе. Я посмотрел на свою стену через 7 лет. Вот это может быть мерилом труда тех людей, что вложили в меня свои силы, умения, душу. Это замечательный итог.
- Автор:
- Сергей Шибаев (ex-magazine.ru)
- Источник:
- extreme.sport-express.ru
